Солдат, весь перемазанный землёю, весенней, липкой как смола,
Сидел угрюмо, отдышавшись после боя, лишь зубы блестели да глаза.
А бой-то был за малую деревню, как говорят в народе – три двора,
Остались от неё лишь головёшки, да русской печки осиротевшая труба.
Вдруг тихо, робко подошла старушка, в руке дрожащей хлебушка кусок:
Спаси Христос тебя, солдатик, покушай, подкрепись, сынок.
Сними-ка гимнастёрку, застираю, есть из колодца чистая вода,
В грязи ведь весь от головы до пяток, а вон и кровь, да видно не твоя.
А за юбчонку её ветхую цепляясь, стояли четверо испуганных внучат,
Солдат увидел, как на горбушку хлеба глаза голодные, не детские глядят.
Из мятой фляжки, отхлебнувши жадно, поднялся он и выпрямился в рост,
Пилотку снял, окинув хмурым взглядом, войны проклятой очередной погост.
Спасибо, мать, сам приведусь в порядок, схороним лишь своих друзей,
Не грязь на мне – земля родная, родная как кровь наших детей.
Запомни, мать, здесь бились парни с Волги, слышь говор – ульяновские мы.
Симбирские, уж если по старинке, с Лениным великим земляки.
И у могилы, постояв у братской, пошли, но вдруг один вернулся паренёк,
Поставил к ногам растерянной старушки, с хлебом солдатский вещмешок.
Промчались годы, заросли окопы, деревня разрослась, шумят дворы,
У той могилы, в мае, те самые внучата, кладут горбушку хлеба на цветы.