Литературно-музыкальная композиция «Нет фашизму!»

Звучит песня В. Мурадели на стихи Л. Соболева «Бухенвальдский набат».

1-й чтец:

Кто скажет нам, что мы слишком жестоки?

Взгляни: дымятся головни пожарищ,

И угли не остыли. Горький пепел

Лежит на месте мирного селенья.

И только трубы – каменные трубы –

Стоят в ночи, крича о злодеянье…

Но смерть детей, сожжённых в колыбели,

Но лица молчаливых матерей

С сухими воспалёнными глазами,

Но кровь сестёр, за ночи поседевших,

Взывают к нам о гневе и возмездье…

Пусть скажут нам, что стали мы жестоки! Л. Решетников

1-й ведущий:

            Концентрационный лагерь Бухенвальд, располагавшийся в Тюрингии, основан в 1937 году. С августа 1945 года спецлагерь для нацистских преступников.

            Над узниками проводились медицинские опыты, в результате которых большинство умерли мучительной смертью. Заключённых инфицировали сыпным тифом, туберкулёзом и другими опасными заболеваниями для того, чтобы проверить действие вакцин против возбудителей этих болезней. Заболевания перерастали в эпидемии из-за скученности в бараках, отсутствия гигиены, плохого питания, а также из-за того, что эти заболевания не лечились.

            Кроме того в лагере с декабря 1943-го года по октябрь 1944 года производились эксперименты по исследованию эффективности различных ядов. В ходе этих экспериментов заключённым в еду тайно добавлялся яд.

            В начале апреля 1945 года эсэсовцы вывезли вывели из лагеря несколько тысяч евреев. Однако осуществить массовую эвакуацию заключённых, намеченную на 5 апреля 1945 года нацистам не удалось. В последние недели существования  Бухенвальда здесь возникла подпольная вооружённая организация.  Так например, одного из самых стойких членов сопротивления, Альберта Кунца послали в лагерь Дора, где производились ракеты типа ФАУ-2. При поддержке организации Кунца там устраивались акции саботажа в работе завода. Когда 11апреля 1945 года в Бухенвальд вошли американские войска, организация уже осуществляла контроль над лагерем. Из 238380 заключённых, прошедших через Бухенвальд со дня его основания, 56549 умерли или были убиты.

2-й чтец:

Мне теперь ничего не снится –

Лишь фашистские лагеря.

Дети…

Дети…

Бледные лица…

Окровавленная земля.

Ток… колючки… собаки…. Заборы…

Это благо – мгновенная смерть.

Кровь из вены… качают… уколы…

И кому-то в печи гореть.

Умирают, да так  неумело.

У фашизма – стальные тиски.

Взбухла памятью синяя вена.

Болью сжало виски.

Защищая планету от смерти –

Не давайте поблажку чуме!!!

Прошлый век.

Саласпилс.

Гибнут дети.

В предпоследней?

Последней войне?

                        Виктор Волков.

Звучит песня А. Тимошенко, Э. Кузенера на стихи Я. Голякова «Саласпилс».

2-й ведущий:

            Лагерь «Саласпилс» находился на территории Литвы. Здесь в период его существования погибло 59000 узников. «За этими воротами стонет земля» - такая надпись находится на входе  в мемориальный комплекс. Стоит один раз её увидеть – и уже на всю жизнь не забыть.

            Саласпилс не считался лагерем смерти, таким как Майданек или Бухенвальд. Здесь просто производили отбор людей. Более крепких угоняли в Германию, слабых же, а также маленьких детей использовали в качестве доноров. У них брали кровь. Обескровив, фашисты просто умертвляли человека. Так, за три года существования лагеря на его территории умерло более семи тысяч детей. Перед приходом Красной Армии немцы хоронили тела детей, нашедших свою смерть от голода и холода. Всё это производилось в большой спешке, словно заметающие следы преступники. Немецкие охранники заставляли взрослых узников сваливать маленькие тельца в глубокие рвы и закапывать. Следом отправляли и самих землекопов.

            Кормили плохо. Меню узника Саласпилса состояло из утренней сладкой воды, называемой чаем, корки хлеба на обед и водяной похлёбки вечером. Всё!  Смертность от голода была огромной. Нередко просыпаясь, ребёнок обнаруживал около себя труп своего друга, с которым ещё вчера о чём-то разговаривал.

            Один из монументов мемориального комплекса Саласпилс символизирует бьющееся сердце. Хотелось бы верить, что пока оно стучит – люди будут помнить о разыгравшейся здесь трагедии.

3-й чтец:

Шевелилась земля, и пепел

Поднимался, как хмарь, в небеса.

Вижу смертников в ветхих отрепьях,

Слышу из-под земли голоса

Детские… Господи Боже!

Неужели такое возможно?!

Шевелилась земля от дыханья

Живых, заключённых в ней,

И стонала последним стенаньем

Под шагами глухих палачей.

А они шаг чеканили чётко…

Из земли всё тянулась ручонка

Детская… Вздрогну у заводи,

Пальцами смертников вырытой,

Болью чужой памяти…

Эти – страшнее Ирода.

Шевелилась земля, шевелилась!

Сколько тысяч сердец под ней билось!

А теперь палачи ходят строем,

А теперь палачи – герои…

А теперь палачам – монумент.

Воздаёт им честь Парламент.

Позабыли ли, Господи Боже,

Как дрожала земля смертной дрожью?!

Здесь людей убивали за то,

Что невинные были… Их стон

Снова слышен упрёком и болью.

Изваянья опомниться молят.

Шевелится земля, и смерти

Обречённые видятся дети…

            Елена Семёнова.

4-й чтец:

Уже промчались многие недели,

Но этот день никто забыть не мог…

Здесь даже сосны с горя поседели,

Здесь даже камни плачут у дорог.

Как позабыть, когда пылали хаты,

Когда качались мертвецы в петле,

Когда валялись малые ребята,

Штыками пригвождённые к земле?

Как позабыть, когда слепого деда,

В зверином исступлении своём,

К двум танкам привязали людоеды

И разорвали надвое живьём?

Забыть нельзя! И мы не позабыли,

Убийцам не простили ничего.

И пусть нам трубы сбора не трубили, -

На сбор пошли мы все до одного.

Мы собирались под столетним дубом

У стариков совета попросить,

И те сказали: племя душегубов

Земля не может на себе носить!

И под родным, под белорусским небом

Мы поклялись за мёртвых и живых.

И в ту же ночь в стальную книгу гнева

Огнём вписали вражьих часовых.

С тех пор злодеев полегло немало,-

Навек нашли убежище своё!

Повсюду гибель их подстерегала,

Хотя они не видели её.

Она ждала их в поле и в дубраве,

Глядела из-за каждого куста,

Она рвала мосты на переправе

И под откос пускала поезда.

Она косила псов из пулемёта,

И сколько их покошено – сочти!

Она вела их в топкие болота,

Откуда нет обратного пути.

Она их на ночь в хату приводила,

Поила водкой, клала на кровать;

Когда же солнце по утру всходило,-

С кровати было некому вставать.

Мы поклялись: и в летний зной, и в стужу

Им не давать покоя ни на миг.

Мы поклялись: не складывать оружья,

Пока живёт хотя один из них!

И мы своей не уронили чести,

Не позабыли славы боевой, -

И днём и ночью древо нашей мести

Над вражеской бушует головой.

            М.В. Исаковский

Звучит песня И. Лученка на стихи Г. Петренко «Хатынь».

1-й ведущий:

            22 марта 1943 года в деревню вошёл 118-й батальон охранной полиции. Жители деревни ничего не знали о том, что утром того же дня в 6 км от Хатыни партизаны устроили засаду и уничтожили штабную немецкую автомашину вместе с одним из офицеров. В ответ был применён принцип общего коллективного наказания, нарушающий все правила и обычаи ведения войны. Всё население Хатыни – взрослые, старики, дети – были согнаны карателями в колхозный сарай. Тех, кто пытался убежать, убивали на месте. Среди жителей деревни были многодетные семьи – так, например, в семье Иосифа и Анны Барановских было девять детей, в семье Новицких – семеро.

            Когда всех людей собрали в сарае, каратели заперли двери, обложили сарай соломой, облили бензином и подожгли. Деревянный сарай быстро загорелся. Под напором десятков человеческих тел не вы держали и рухнули двери. В горящей одежде, охваченные ужасом, задыхаясь, люди бросились бежать, но тех, кто вырывался из пламени, расстреливали из пулемётов. В огне сгорели 149 жителей деревни, из них 75 детей младше 16 лет. Сама деревня была уничтожена полностью.

            Две девушки – Мария Федорович и Юлия Климович – чудом смогли выбраться из горящего сарая и доползти до леса, где их подобрали жители деревни Хворостени Каменского сельсовета. Позднее и эта деревня была сожжена оккупантами, и обе девушки погибли.

            Из находившихся в сарае  детей семилетний Виктор Желобкович и двенадцатилетний Антон Барановский остались в живых. Витя спрятался под телом матери, которая прикрыла сына собой. Ребёнок, раненный в руку, пролежал под трупом матери до ухода карателей из деревни. Антон Барановский был ранен в ногу пулей, и эсесовцы приняли его за мёртвого. Обгоревших, израненных детей подобрали и выходили жители соседних деревень.

            Из взрослых жителей деревни выжил лишь 56-летний деревенский кузнец Иосиф Каминский. Обгоревший и раненый, он пришёл в сознание лишь поздно ночью, когда карательные отряды покинули деревню. Ему пришлось пережить ещё один тяжкий удар: среди трупов односельчан он нашёл своего сына. Мальчик был смертельно ранен в живот, получил сильные ожоги. Он скончался на руках отца. Иосиф Каминский с сыном послужили прототипами знаменитого памятника в мемориальном комплексе.

Хатынь стала символом массового уничтожения мирного населения фашистами. Из 9 200 населённых пунктов, разрушенных и сожжённых гитлеровцами в Белоруссии во время войны,  свыше 5 295 нацисты и их пособники уничтожили вместе со всеми или частью населения в период карательных операций.

В Курской области в Железногорском районе имеется памятник жертвам фашизма – «Большой Дуб». Он напоминает о страшной трагедии, которая разыгралась здесь в 1942 году.

Глубокой осенью в село Большой Дуб нагрянули каратели. Всех жителей они выгнали из домов. Затем мужчин загнали в сарай и подожгли его. На глазах у женщин и детей они были заживо сожжены. После этого каратели подожгли все дома, а стариков, женщин и детей расстреляли. За время оккупации фашисты в нашей области убили более 18 тысяч человек, полностью сожгли более 150 сёл.

5-й чтец:

Хрустит чужое под ногой

Стекло и черепица.

Вдали за нами край родной,

Земли родной граница.

Да, мы иных, чем ты кровей,

Иных знамён солдаты,

И мы сегодня по твоей

Земле идём с расплатой.

Как занялся огнём твой дом,

Ты увидал впервые,

А нам тот запах так знаком

И дым тот очи выел.

Прошло, сменилось три травы

Вдоль той дороги долгой:

От Верхней Волги, от Москвы,

Да что! – от Нижней Волги.

И память – боль, - на том стоим,-

Она не убавлялась,

Она от мёртвых к нам, живым,

В пути передавалась.

И тот, кто ныне приведён

В твои края войною,

Двойною ношей нагружён,

А может быть, тройною.

И мы не с тем сюда пришли,

Чтоб здесь селиться хатой.

Не надо нам твоей земли,

Твоей страны проклятой.

Нас привела сюда нужда,

Неволя – не охота.

Нам только надо навсегда

Свести с тобою счёты.

6-й чтец:

И мы тревожим чуждый кров

Священной мести ради.

И суд наш праведный суров,

И места нет пощаде.

И не у нас её проси,

Мы будем мёртвых глуше.

Проси  у тех, чьи на Руси

Сгубил безвинно души.

Проси у тех, кого ты сжёг,

Зарыл в земле живыми –

Не шевельнётся ли песок,

Притоптанный над ними?

Проси у тех, кого раздел

В предсмертный час постылый.

Проси у девочки, у той,

Что, в дула пушек глядя,

Спросила с детской простотой:

 - Чулочки тоже, дядя? –

У той, худое тельце чьё

У края рва поставил.

Проси пощады у неё,

А мы щадить не вправе.

У нас оглохшие сердца

К твоим мольбам бесстыдным,

Мы справим суд свой до конца,

А после будет видно.

            А.Т. Твардовский

2-й ведущий:

            «Гвардейцы, первыми вошедшие в этот блиндаж-застенок, составили,  акт. Предоставим слово свидетелю: «Я, комсорг 2-го батальона 79-го гвардейского стрелкового полка гвардии старший лейтенант Кустов Пётр Алексеевич, находясь в боевых порядках своего полка, прорвавшего оборону немцев вблизи деревни Шалашино, Орщанского района, Витебской области, проходил немецкими позициями и зашёл в штабной блиндаж. (…)

            Взглянув на правую сторону блиндажа, я увидел прислонённого, как мне показалось, человека, обнажённого, с раскинутыми руками. Подойдя ближе, я разглядел, что этот человек прибит гвоздями к доскам блиндажа. Тело его было распято на специальной крестовине из досок. Одна доска проходила вдоль спины, а вторая поперёк, на высоте плеч. Руки прибиты к этому кресту гвоздями. Гвозди большие и загнаны по самые шляпки. Два гвоздя торчали во лбу, представляя собой костыли без шляпок. Они пронзали голову насквозь повыше глаз. Ноги распятого прибиты гвоздями со шляпками в подъёмах. Ноги в носках, а весь труп был раздет наголо и почернел, - видимо, от ударов. На груди виднелись глубокие разрезы и ножевые раны. Лицо распухло, оно было обезображено ударами холодного оружия.

            Оглядев помещение внимательней, я увидел на столе красноармейскую книжку и раскрытый комсомольский билет. Я прочёл эти документы и установил, что они принадлежат Юрию Васильевичу Смирнову, гвардии рядовому 1-го батальона 77-го гвардейского полка нашей дивизии.»

(…) Здесь же в блиндаже немецкий писарь впопыхах обронил протокол допроса. Из него можно было уразуметь, что палачи выпытывали у Смирнова: где русские танки? Куда они прорвались? Сколько танков? И на все эти вопросы замученный пытками до полусмерти юноша  не отвечал, продолжал хранить военную тайну, до последнего вздоха был свято верен военной присяге. «Он молчит,»- снова вписал штабной писарь в протокол.»

                                               (Евгений Воробьёв «Ветер наступления»)

7-й чтец:

Я проходил, скрипя зубами, мимо

Сожжённых сёл, казнённых городов,

По горестной, по русской, по родимой,

Завещанной от дедов и отцов.

Запоминал над деревнями пламя,

И ветер, разносивший жаркий прах,

И девушек, библейскими гвоздями

Распятых на райкомовских дверях.

И вороньё кружилось без боязни,

И коршун рвал добычу на глазах,

И метил все бесчинства и все казни

Паучий извивающийся знак.

В своей печали древним песням равной

Я сёла, словно летопись листал,

И в каждой бабе видел Ярославну,

Во всех ручьях Непрядву узнавал.

Крови своей, своим святыням верный,

Слова старинные я повторял, скорбя:

 - Россия, мати! Свете мой безмерный

Которой местью мстить мне за тебя!

1-й ведущий:

            «В середине 1944 года гестапо отобрало в Освенциме группу подозреваемых в организации саботажа советских офицеров. В неё был включён и Дмитрий Михайлович Карбышев. Всю группу отправили в лагерь Заксенхаузен, под Берлином. В ноябре 1944 года после недолгого пребывания в центральном отделении этого лагеря Карбышев попадает в его филиал «Хейнкель». И здесь, на авиационном заводе, он призывал заключённых к саботажу, порче оборудования.  И здесь всем, чем могли, товарищи поддерживали героя.

            Однако трагическая развязка близилась… в дни, когда советские войска уже стояли на Одере, в семидесяти километрах от Заксенхаузена, оттуда отправили в лагерь Маутхаузен 450 узников, причисленных к политическим. Это было 13 февраля. В Маутхаузене эта партия смертников – в ней находился и Дмитрий Михайлович – оказалась 17 февраля. На дворе стоял двенадцатиградусный мороз, дул резкий северный ветер. Одной группе вновь прибывших, в которой был и Дмитрий Михайлович, гитлеровские палачи уготовили мучительную казнь. Узников раздели догола и выгнали на лагерный плац. Здесь они простояли несколько часов. Оставшихся в живых загнали в баню под горячий душ, а затем снова вытолкнули на лагерный плац под леденящие, сбивающие с ног струи из мощных брандспойтов. Пытка повторялась снова и снова. Очевидец поведал, что один из истязуемых, седовласый человек, стоял под струями воды, прислонившись к стене.

            Превозмогая поистине нечеловеческие муки, Дмитрий Карбышев – русский советский генерал – на глазах многих людей превращался в обледенелый памятник воинской стойкости и верности долгу. (…)

            16 августа 1946 года Указом Президиума Верховного Совета СССР Дмитрию Михайловичу Карбышеву было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза».

                                   (И.Х. Баграмян «Слово о генерале Карбышеве»)

8-й чтец:

«Хотят ли русские войны?» -

Мы часто слышим эту песню.

Поёт её народ любой страны,

Поют её в Москве и Бресте.

Война, она пришла в наш дом

Июньским ранним утром в воскресенье

И сразу же, в одно мгновенье

У нас пошло всё кверху дном.

Не думали мы , что война так близко

От нашей матушки-страны,

Но не спросил главарь фашистский:

Хотят ли русские войны?

И полилось людское горе

Слезами вдов и матерей.

И с тех пор тысячи историй

Запали в памяти моей.

Бывало, мальчишки от стыда краснели,

Наташка скромницей была

И вдруг, в ушанке, в сапогах, шинели

Без спросу из дому ушла,

Оставив на столе записку:

 «Иду бить фрицев: я солдат!»

Девчонка с сердцем коммуниста,

Нет, не вернулась ты назад.

Наташка, милая Наташка,

Ты не известна всем чужим,

Лишь улица глухая наша

Зовётся именем твоим.

Ты не увидишь мир чудесный,

Когда коснёмся мы Луны,

Ты не услышишь этой песни:

«Хотят ли русские войны?»

Трещал мороз, за ворот снег врывался жёсткий

Вдруг подошёл ко мне матрос:

«Дружок, прижги мне папироску.»

Он улыбнулся виновато,

Склонилась набок голова.

И я увидел: у бушлата висят пустые руква.

И он курил без передышки,

Потом сказал: «Спасибо, друг,

Наверно, хочешь есть, братишка,

Возьми сухарь в кармане тут»!

Я сухаря взял половину

И сразу жадно стал жевать,

Он целовал меня, как сына,

Но только что не мог обнять.

Где руки эти он оставил?

Что были некогда сильны,

И я спросить, конечно, вправе:

Хотят ли русские войны?

Стоит на костылях прохожий,

Слепой напрасно смотрит ввысь.

Как смел по боевой тревоге

Вновь руку вытянуть фашист.

Ещё не заросли бурьяном

Могилы тысячей солдат,

Так почему за океаном

О смерти ядерной твердят.

Нам на своей земле не тесно,

Мы мирных помыслов полны,

Вот почему поём мы песню:

«Хотят ли русские войны:».

Звучит песня «Хотят ли русские войны?»